Тот усмехнулся и вместо ответа встал и поманил Матвея за собой. Перед тем как пойти, Матвей упрятал деньги в сумку, а потом, оглянувшись и не найдя подходящего тайника, просто сунул её под стол. Они спустились на несколько ступенек на уровень подвала, туда, где у глухой стены, полностью перекрывая её, находился глубокий самодельный шкаф со всяким подручными кочегарными и хозяйственными принадлежностями. Евгений открыл дверцу шкафа, вошёл в него, повозился внутри, затем Матвей услышал, как тихо щёлкнул замок, и часть задней стенки шкафа провернулась, открыв проход.

Евгений вошёл первым и, нашарив сбоку на стене тумблер, включил свет. Пригнувшись, Матвей прошёл за ним следом и охнул — одновременно восторженно и разочарованно. Да, помещение было, как он и посчитал, немаленькое, но практически пустое и заброшенное. У дальней от входа стены находился застеклённый шкаф с треснутой дверцей, рядом столярный верстак, у другой стены стоял длинный оцинкованный стол, напомнивший Матвею прозекторскую в морге, где однажды по молодости он пытался подработать. Больше ничего в помещении не было, не считая огромной вписанной в круг пентаграммы, нарисованной белой краской на полу в центре комнаты. По краю и внутри рисунка той же краской были изображены какие-то странные, незнакомые Матвею знаки. Помещением явно давно не пользовались, всё было покрыто пылью.

— И это всё? — вырвалось у него. — И все чудеса?

Евгений засмеялся.

— Матвей, неужели вы думаете, что я буду долго держать мастерскую в таком людном и уже изрядно засвеченном месте? Слухи распространяются быстро. Особенно после того как вы стали совать повсюду свой нос.

— Жаль, что я помешал вам, — не слишком искренне огорчился Матвей. — Вы уж извините.

— Ничего-ничего, — ухмыльнулся тот. — Как помешали, так и поможете.

Они вернулись в кочегарку, и Евгений плотно закрыл проход в подвал. Наверху он снова заварил чай и на этот раз добавил в него пару ложек коньяка. Это и развязало Матвею язык.

— Скажите, Евгений, а почему вы вообще решили со мной связаться? Почему я?

Тот помолчал, собираясь с мыслями и прикидывая, насколько можно быть откровенным, потом, видимо, решил, что не стоит, и ответил замысловато уклончиво.

— Понимаете, Матвей, этот мир заполонён троечниками. Они создают свою культуру, свою мифологию. В их мире свои приоритеты и табели о рангах. Графоманы, то нахваливающие друг друга, то грызущиеся между собой, заполонили журналы и редакции издательств и дружно затаптывают любого, в ком теплится искра таланта. Непризнанные гении, не сумевшие закончить даже среднюю школу; изобретатели вечных двигателей и торсионных полей, выгнанные с уроков физики за глупость; астрономы, путающие метеориты с метеоризмом; целители, не отличающие почек от печени, — все находят своих слушателей, поклонников и адептов. Так вот мне показалось, что вы другой, не из этой породы, и стремитесь к большему. Я хорошо разбираюсь в людях, Матвей, и давно к вам присматриваюсь. Возможно, что у вас впереди очень интересное будущее.

Матвей, разомлев от коньяка, горячего чая и лести, расслабился и задал ещё вопрос, который задавать, видимо, не следовало, потому что по лицу Евгения промелькнула быстрая недовольная гримаса.

— Евгений, а кто такой Енох?

— Откуда вы взяли это имя? А… понял. Это дурак Мазин меня так назвал, когда вы подслушивали. Забудьте, Матвей, нет никакого Еноха. Нет и не было. Легенды. Да и вообще — уже глубокая ночь, вам пора ехать, а мне нужно разжигать горелки — камни в парилке должны успеть прокалиться к утру. Пойдёмте, я вас провожу.

Он недалеко проводил Матвея — только до выхода из бани, подсвечивая путь карманным фонариком. А почти у самой двери, проходя мимо кабинета заведующей, на доске объявлений они заметили свежий, недавно приколотый листок. Евгений посветил и прочёл вслух объявление о том, что такого-то числа (через две недели) будет отмечаться День работника коммунального хозяйства (в народе его называли Днём банщика) и по этому поводу, а также в связи с награждением заведующей нашей баней Маргариты Онуфриевны орденом Ленина (дальше перечислялись её заслуги) устраивается бал! Явка всех работников обязательна.

— Непременно сходите, Матвей, — развеселился Евгений. — Нет, я не шучу. Я вполне серьёзно. Будет очень интересно. Гарантирую.

5.4

Страшно и неуютно ночью в музее. Ведь наполнена его тьма не пыльной пустотой и скрипом рассыхающегося паркета, а шелестом, шёпотом, невнятной вознёй, приглушённым бормотанием и вдруг — чу! — лёгким дробным цокотом каблучков: это пробежала, возвращаясь на своё место, поправляя на бегу лиф, фрейлина с группового портрета, занимающего всю стену залы. Вот шевельнулся и вновь застыл, чуть поменяв напряжённую позу, уставший Геракл. А вон там хихикнула и почесала затёкшую ногу одна из мраморных граций. В любом помещении жутковато ночью в полутьме — а в музее страшней многократно. Ведь окружён незваный гость не безликими, нейтральными и бездушными вещами, а теми, в которые их создатели, не просто же так заслужившие право их творениям находиться в этих стенах, вложили такое невероятное количество труда, энергии и таланта, что оживили их. Оттого в пустынных ночных залах музея человек не одинок — нет, ожившие призраки властителей и убийц подмигивают ему с портретов в тяжёлых золочёных рамах, затхлый ветерок срывается с вееров гламурных напудренных красавиц, улыбаются ему бесчисленные пухлые младенцы на коленях мадонн, и тянут, тянут к нему искривлённые когтистые лапы чудовища с холстов, наполненных порождениями уснувшего разума.

Страшновато было Матвею. Хоть и бывал он в Эрмитаже не раз и днём (спасибо родителям, с раннего детства пытавшимся, впрочем довольно безуспешно, приобщить своё чадо к культуре), и ночью, когда с разрешения приятеля-сторожа выгуливал там своих девушек, но каждый раз, попав туда в полутьме, в приглушённом дежурном освещении, переставал ориентироваться и не узнавал знакомые залы. Всё было чужим. Запомнившиеся с детства картины выглядели иначе, рассказывали совершенно другие истории, а то и просто отпихивали его, замыкались и не пускали внутрь. Но сегодня ему было страшно как никогда, потому как провёл его Саша-сторож по первому этажу через полутёмный Египетский зал. И вот там от удлинённой шакальей морды Анубиса, сморщенных трёхтысячелетних мумий и зазывно открытых саркофагов Матвею стало совсем плохо. На его счастье, они быстро прошли этот зал, а дальше внутренними узкими коридорами и винтовыми лесенками спустились в подвал, в реставрационные мастерские, где их и дожидались два весёлых лохматых молодых человека. Саша представил им Матвея, и они вместе расселись вокруг низкого журнального столика, расположенного в углу большого помещения, заставленного верстаками, разнообразными станочками и вытяжными шкафами. Один из принимающих, Саша, представил его как Егора, сунул руку под столик и жестом фокусника стал вытаскивать оттуда небольшие каменные фигурки. Там были и Анубис с вытянутой собачьей головой, и Осирис в высокой шапке и жезлом-змеёй в руке, и Исида в рогатом головном уборе, и даже какая-то неровно обломанная табличка с иероглифами. Всех фигурок было по две. Егор хитро посмотрел на Матвея.

— Ну, отличите, какая из них настоящая?

Матвей покрутил в руках несколько фигурок, поставил на стол.

— Я-то не отличу. Я не специалист. А вот заказчик такой профессионал, что может и отличить.

— Матвей, — засмеялся второй реставратор, которого звали Семёном, — если я сейчас сниму наклеечки снизу, то уже и сам не отличу, какую из них резал я. Даже радиоуглеродный анализ подделку не покажет — ведь камень-то использован настоящий, тот самый, из Египта привезённый, с тех же раскопок. У нас тут достаточно неучтённых обломков, а если не подобрать нужный, то можно от имеющихся отбить. Чтобы отличить, нужно иметь аппаратуру, которой в мире единицы, и специалистов, которых нет. Только сами боги египетские разобраться смогут. — И, заметив колебания Матвея, добавил: — Наше с Егором Фаберже в Лондоне на «Сотбис» продаётся, и никто ещё не отличил.

— Болтаешь, Сёма, много, — недовольно сказал Егор. — Язык придержи. Так что, работа принята? — обратился он уже к Матвею.

— Да, конечно, — ответил Матвей, но тут ему пришла новая идея. — Послушайте, если они действительно неотличимы, так может, вернём в экспозицию ваши копии, а я заберу